Дорогой мой дневничок. «Никто тебе не друг и не враг…»

Я спустилась на второй этаж к мелкоте – просили отнести журнал в архив, под дверь просунуть. Шел третий урок. В коридоре меня остановили.

– Алина?

Я узнала ее сразу, хоть и прошло шесть лет. В четвертом классе она пришла с практикой из универа: рыжие волосы, торчащие уши и фигура, благодаря которой мы все в нее и влюбились. Мария Федотовна. Ей тогда было девятнадцать.

– Здравствуйте, – сказала я. И поняла, что на историю уже не попаду.

До Марии Федотовны у нас была тетя Кати Шустриковой. Для нас Амалия Владимировна, а для Кати – но только не в школе, а за ее пределами – тетя Маля. Амалия Владимировна была бездетна, готовила двух старших Катиных братьев к экзаменам в МАДИ и раздавала подзатыльники всему классу, направо и налево. Мне от нее, правда, не прилетало – разве что в виде криков. Но для мальчиков это было чем-то вроде зарядки.

В детстве я много общалась с самой Катей, и то, что я видела, помогало мне относиться к ней терпимо и в будущем. Катю гнобили в десять раз больше: во-первых, была возможность – тетя Маля жила с ними, – а во-вторых, Катя своя. Своих гнобить интереснее.

Однажды Катя под страшным секретом рассказала мне, как ее средний брат не выдержал и обозвал тетю Малю очень плохим словом.

– Дура? – допытывалась я. – Идиотка? Боже… Неужели овца?

Катя покачала головой и подозвала меня поближе.

– Уродка, – еле слышно сообщила она.

После нашего третьего Амалия Владимировна ушла из школы. А когда мы были в шестом, Катя сказала, что тетя Маля умерла. Она долго болела.

Мария Федотовна вела у нас в четвертом: мы его не перескакивали, как это часто делалось, и я думаю, что нам крупно повезло. Если взять сократовскую мудрость, что никто тебе не друг и не враг, но каждый человек учитель, то Мария Федотовна воплощает ее лучше всех. Как-то в начале года Толя Рахматуллин что-то не поделил со Стопарем и крикнул:

– Привяжите его к столбу позора!

На что Мария Федотовна забрала за ухо прядь волос – ухо так торчало, что волосы за ним почти не держались – и ответила:
– Ребята, запомните. Я не имею права вас бить. Не имею права вас оскорблять. Толя, я понимаю, что это шутка, но ты, пожалуйста, даже так не шути…

Для нас это было откровением. Ладно бить не имеет права – об этом мы догадывались. Но оскорблять?! Когда недавно я проболталась маме о каких-то тетималиных выкрутасах, мама обалдела:

– Ты почему не говорила мне?!

– Я думала, это нормально, – ответила я. – Чего тут говорить?

Так Мария Федотовна устроила нам революцию в мозгах. А потом кто-то из родителей настучал на нее в универ за то, что она рассказывала детям про насилие: дома, на улице, кто виноват и что делать. Сказали – девочка чернухе детишек учит.

Кто именно настучал – до сих пор неизвестно. Но этот кто-то был в меньшинстве. Над ним тогда нависла такая туча негативной энергии, что мне кажется, он сам себя наказал. Когда не знаешь, кого ненавидеть, ненависть меньше не становится.

После этого Мария Федотовна уволилась. Нас, правда, она успела довести до конца четвертого класса. Но к первоклашкам уже не пошла.

…Видимо, у меня было очень выразительное лицо, потому что она быстро сказала:

– Алина, некогда объяснять. Пришла бумажки сделать для гранта… Ты это. – Она достала пакет с конфетами и сунула мне. – Вот, возьми. Раздай всем нашим потихошечку. Только шума не поднимайте.

Она так и сказала – «потихошечку».

Пока она не исчезла, я задала всего один вопрос.

– Мария Федотовна, вас не уволили?

Она поняла.

– Нет, – ответила. – Все хорошо. Я в тушинской школе работаю.

Я выдохнула. Мария Федотовна поцеловала меня в лоб и скрылась за дерматиновой дверью.

Я поднялась к нашим на третий этаж. Ольга Валентиновна куда-то ушла, и у наших была анархия.

– Народ, – сказала я, – вы щас умрете.

Я положила пакет на стол и все рассказала.

– Да, – заметил Мачо. – Мария Федотовна, видимо, как мама или бабушка… Для нее мы всегда будем детьми.

Он вынул из фантика «Буревестник» и сунул себе за щеку. И на секунду действительно стал ребенком.

Мы шуршали бумажками и молчали. Ностальгия была так сильна, что слов не требовалось. За окном что-то затрещало, затарахтело, забулькало.

– Смотрите! – крикнул Шпулька и подбежал к окошку.

У ворот стоял мопед, на мопеде сидел парень с черной макушкой и в размахайке, расстегнутой на все пуговицы, кроме нижних двух-трех. Это был Тарас, выпускник лохматого года.

Его нельзя было не узнать, он почти не изменился, только появилась татуировка на груди. Когда к нам пришла Мария Федотовна, он был в одиннадцатом. Мы часто видели его на нашем этаже.

– Да ладно? – выдохнула Катька.

Мы переглянулись. Со стороны мы, наверное, выглядели, как в финальной сцене «Чучела»: так же завороженно стояли и смотрели из окна.

Наконец из школы вышла Мария Федотовна. Тарас тем временем закончил возню с мотором, вытер руки о джинсы. Мария Федотовна быстро завязала рыжие волосы, что-то сделала на близком расстоянии от Тарасова лица, и он протянул ей красный шлем…

Мария Федотовна уселась сзади, на место второго пассажира. Тарас что-то крутанул, Мария Федотовна обхватила его двумя руками за талию.

Вместо них и мопеда на школьном дворе осталось облако из пыли и песка.

Алина.